Кровь на воздух - Павел Сергеевич Иевлев

и малому рейдеру «Котер». Вам разрешено сближение со станцией «Форсети». Стыковочный терминал будет указан при подлёте. Самостоятельная стыковка запрещена, режим карантинный. Как поняли меня, Счастливчик?»

— О, чёрт! Давно была связь?

— Четыре минуты назад. Тебя было не добудиться.

Я дошлёпал босыми ногами до кокпита, по дороге включив кофеварку. В маленьких помещениях есть свои преимущества — до всего легко дотянуться. Рухнул в кресло, подтянул к себе микрофон.

— «Форсети», тут «Котер» и Счастливчик. Какого хрена «карантинный»? У меня раненый на борту! В тяжёлом состоянии! Каждый час на счету. Срочно нужна медицинская помощь.

— Надо же, «Новая Надежда», оказывается, — сказал я Коту. — Интересно, что случилось со старой?

— Скорее всего, то, что обычно случается с надеждами, — философски ответил искин. — То есть ничего хорошего.

Задержка теперь пара минут, так что я успел только кофе налить.

— Счастливчик, понимаем ваше нетерпение, но таков протокол. Обещаем приложить максимум усилий, чтобы сократить срок ожидания. До связи.

— Максимум, блин, усилий, — сказал я с досадой. — Ну, офигеть.

— Вряд ли мы сможем на них повлиять, — сказал Кот. — Будем надеяться, что Кате не станет хуже.

— Представляешь, мне снилась «Форсети». Мы действительно были там во время тех событий?

— Да, были. Флешбэки во сне — нормальное явление для твоего состояния, насколько вообще можно в этом контексте говорить о нормальности. Постмортемная память, если угодно.

— Эй, я ещё не умер.

— Ты нет. Но человек, который был тогда на «Форсети», мёртв, и это его память.

— Мне не нравится такая постановка вопроса.

— И мне, — добавила Катя.

Она сидит на койке и смотрит на меня с печалью.

— Я считаю, что ты мой отец. Тебе сильно досталось, но ты справишься. Всегда справлялся. Память вернётся, может быть, не вся, но зачем тебе вся? Вряд ли тебе нравятся сны про «Форсети». Я потом чуть с ума не сошла от кошмаров. А может, и сошла, не знаю, потому что уже ничего потом не было, как раньше. Это уже была другая я, другой ты, другое всё. Но это были мы. И сейчас это ты, просто сильно изменился. Люди меняются.

— Вот, видишь, — сказал я Коту. — Катя со мной согласна.

— То есть ты не просто так пялишься на кровать? Я думал, собираешься с силами, чтобы её заправить, а ты, оказывается, с галлюцинациями беседуешь.

— Не самая плохая компания, учитывая альтернативы. Всяко лучше потёртой мягкой игрушки.

— Передай ей, что если ты каким-то немыслимым чудом вернёшь память и станешь собой, то она-то как раз исчезнет. В твоей голове не останется достаточно свободных ресурсов для поддержания такого конструкта, а в моей памяти их и раньше не было. Так что она рубит сук, на котором выросла.

— Я всё слышу, — сказала Катя. — И мне плевать. Потому что если этого не случится, то ты умрёшь, и меня всё равно не станет. А у тебя есть ещё та, которая в капсуле.

— Мы, кажется, расстались не очень хорошо.

— Плевать. Она перерастёт эту обиду, и ты ей будешь нужен. Я её хорошо знаю, потому что она это я. Ну, почти.

— Упрямая девчонка, да? — прокомментировал Кот.

— Ты её разве слышишь?

— Нет, разумеется. Это твоя галлюцинация, хотя и вторичная от моей. Но это мой конструкт, и мне несложно предсказать реакцию.

— Я не воспринимаю её как конструкт.

— Значит, симуляция идеальна, а я талантлив.

— Для набитого поролоном кота — определённо, — поддел я его.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Я создавался как игрушка, обучающий модуль для детей дошкольного возраста. Её мать была уверена, что ты вырастишь дикую девочку-маугли, не умеющую говорить, читать и считать. Она вообще была невысокого мнения о твоих умственных способностях, но даже ей не приходило в голову, что ты не отдашь дочь в школу, когда она вырастет. Мне пришлось развиваться и обучаться дальше, чтобы Катя справлялась со школьными тестами, притом, что вычислительных ресурсов больше не становилось. У меня идеально оптимизированный датасет, я развился гораздо сильнее, чем это считалось возможным при таком скудном железе. Представь себе карманный калькулятор, научившийся рассчитывать траекторию посадки в атмосфере — и даже это сравнение не покажет, как многого я достиг при столь малом!

— Да ты, я смотрю, амбициозный парень, — рассмеялся я. — Как тот коротышка, ну, который всех победил... Исторический какой-то...

— Наполеон, — сказал Кот. — И он не был коротышкой. Обычного роста.

— Не обижайся.

— Я не могу обижаться на человека, у которого три четверти мозга занято моим же творчеством, а оставшаяся часть деградирует на глазах.

— А вот это было обидно.

— Ничуть. Катя, с которой ты сейчас общаешься, более человек, чем ты сам. Она полноценная личность со всем опытом прожитых твоей дочерью семнадцати лет, а ты — функциональная программная заглушка в голове мёртвого «капитана-соло». Она живёт и развивается, а ты — умираешь. Если бы в моих силах было бы сохранить жизнь одному из вас, то я выбрал бы её. Я сотворил человека, понимаешь ты это?

— Да ты, блин, Господь Бог прямо! Но вообще-то это я её сотворил. Это моя дочь, которую ты скопировал.

— Знаешь, давай не сравнивать, — ответил Кот, — чем её сотворил ты, и чем скопировал я.

— Пошлость какая, — фыркнула Катя.

— Не обращай внимания, — утешил её я, — у нашего Кота просто комплексы. Он маленький, его, наверное, в искиновой школе дразнили другие ИИ, показывая свои большие языковые модели...

— Очень смешно, — мрачно ответил Кот, — чувство юмора в сокращённый дистрибутив тебя явно не вошло.

«Как про нашего кота

говорили «мелкота».

Но потом подрос наш кот

стало всё наоборот...»

***

Катя в капсуле пока жива, но показатели тревожные, а индикация окончательно ушла из жёлтой в оранжевую.

— Катерина, — позвал я.

— Слушаю вас, капитан.

— Что ещё за карантин? Как долго нас там промаринуют? Ты ведь знаешь, я уверен.

— У меня нет точной информации...

— Но?

— Вас не допустят на станцию, пока не разберутся с тем, что произошло на борту. Будет расследование, оно может затянуться.

— Ты тут единственный свидетель,